разносилось по всей улице Плехановской, включая окрестности.

"Чтобы тело и душа были молоды, были молоды.

Ты не бойся ни жары и ни холода ..."

Это был клич, это были колокола "громкого боя", призывающие великую рать болельщиков футбола - к бою. К бою каждого воина этой рати за своё войско, свою команду.

В Харьков, в это жаркое и сухое лето 1948 года, пришёл большой футбол. Играли "В.В.С." - Москва и "Локомотив" - Харьков.

- А я вам говорю, что москвичи раздавят харьковчан, как котят! Во-первых, они в этом году уже давно тренируются, на юге, в Крыму, с февраля месяца. А во-вторых, они должны отплатить Харькову за прошлогоднее поражение! В-третьих, болеть приехал сам Василий Сталин. Попробуй, проиграй! Уж я это знаю! Ещё в прошлом году, когда Одесса играла с Ленинградом, я сказал: "Северяне всегда будут бить южан"...

Эту фразу произнес высокий, усатый лётчик, в чине капитана, вытирая лоб и щёки платком. Как и многие болельщики, он принял свои «боевые сто грамм». А было очень жарко и пыльно. Пот стекал с него ,буквально ручьями. Галстук душил его. Он хотел сказать что-то ещё, но почувствовал, что кто-то дёргает его за рукав  кителя.

Капитан посмотрел вниз и увидел, что его дергает за рукав маленький мальчик. Мальчик, стриженный "под ноль", одетый в синюю майку, полосатые брюки и брезентовые тапочки на босу ногу. Мальчик молча смотрел снизу вверх большими вопрошающими глазами на капитана.

- Чего тебе?

- Товарищ капитан, дядя...- и замолчал.

- Чего тебе? - ещё раз спросил капитан и улыбнулся.

- Шо вы такое говорите, дядя: южане, северяне. Поле зелёное, а мяч круглый, ... а "Локомотив" победит. Дядь, а дядь, товарищ капитан, проведите на стадион, а?

Улыбка сошла с лица капитана, но он тут же громко расхохотался.

- Ишь ты! Болельщик, и ещё против Москвы, а просится провести на стадион, - сказал он, вытирая пот и делая строгое лицо, но глаза его были весёлые и добрые-добрые.

- Ладно, давай руку, пошли. Как тебя, пацан, зовут?

- Вова.

- Смотри! Тёзка! Меня тоже зовут Вова, то есть Владимир, "дядя Володя".

И они рука в руке пошли ко входу на стадион, а вокруг них и вместе с ними шло великое воинство болельщиков, которое обсуждало, предугадывало, спорило, соглашалось и возражало, улыбалось, смеялось, галдело и хохотало. Это был праздник, праздник великого мужского общения, под названием футбол.

Когда они подошли ко входу, маленький Вова напрягся: на контроле стояла Лелька, а она его знала и была вредной. Подойдя к контролю, капитан достал портмоне, вынул из него билет и три рубля одной бумажкой и, обращаясь к вредной Лельке, сказал:

- Какая красивая и добрая женщина! Что вы сегодня делаете вечером? - и, протянув ей билет с трёшкой, добавил:

- А это мой сын, ему шесть лет.

Лелька покраснела, улыбнулась, оторвала контроль и сказала:

- Идите уже, а это Любин внук и Кларин сын, ему десять лет, а я замужем.

Погладила мальчика по голове и отдала билет с трёшкой большому Вове.

- Спасибо, красавица, - сказал он и повёл маленького Вову на южную трибуну.

- И совсем Лелька не красивая.

- Знаешь, Вова, она очень красивая (у Лельки была обожжена вся правая сторона лица), она тебя пропустила и денег не взяла, а это и есть настоящая красота.

- Да-а! Это она с вами такая.

- Да нет, наверное, со всеми..., просто ты этого не замечал.

Судьба зло пошутила над капитаном. Когда пару дней тому назад он брал билет на матч, ему задали простой житейский вопрос:

- Вам на какую трибуну: на северную или на южную?

И он, почувствовав себя вдруг квартиронанимателем, ответил:

- Конечно на южную.

Теперь, сидя лицом к беспощадному солнцу, он потел так, что даже расстегнул китель и снял галстук.

- Нет, не выиграет Харьков. Куда ему. Во-первых, в воротах стоит Соколов, во-вторых, наложат "Локомотиву", как пить дать.

Пацан Вова не обливался потом. Он дружил с солнцем. Немигающим взглядом смотрел он на зелёное поле и ждал. Капитан покосился на мальчика сверху вниз и подумал:

"Хороший пацан. Смотри - кроха, а уже болельщик, наверное, и сам гоняет в футбол. Эх! Найти бы моего Витеньку!"

С минуту он соображал: стоит ли подначивать или вступать в спор с маленьким Вовой? Потом не выдержал, взыграло ретивое, мужское:

- Так кто же кому наложит? - спросил он ироническим басом.

- Харьков наложит Москве, - звонко ответил мальчик.

- А известно ли тебе, что "В.В.С" тренируется с февраля? - язвительно спросил капитан.

- Известно, мне всё известно. Только куда им до наших. У "В.В.С." защита плохая... и по воротам мажут... и вообще москвичи слабее. Не хватит выдержки на всю игру.

- Знаешь что, Вова, - сказал капитан, стараясь смягчить густоту своего голоса, - давай поспорим. А? На три рубля. Хочешь?

- А шо, можно. Я в охотку. Только у меня таких денег нету.

- А сколько у тебя есть?

Мальчик встал и принялся рыться в карманах брюк. Он вытащил хорошую костяную расческу без трёх зубьев, перочинный нож и потёртый двугривенный.

- Это всё, - со вздохом сказал он, - больше ничего нету.

- Ладно, - вскричал азартный большой Вова, - ставлю трояк против ножа, расчёски и двугривенного.

Маленький Вова побледнел. Ближайшие полтора часа могли лишить его всего накопленного с таким трудом богатства. В то же время прельщала возможность неслыханно увеличить основной капитал.

- Идёт, - прошептал он, закрывая глаза. Два Вовы ударили по рукам, закрепив спор.

Зарокотали тридцатитысячные трибуны стадиона. Казалось, начинается землетрясение, за первыми его глухими ударами последуют такие удары, которые разрушат бетонно-деревянный стадион, поднимут и понесут пыль Плехановской улицы, Конного рынка и всех прилегающих переулков и заставят померкнуть солнце. На поле выбежал "Локомотив" в красных с черными продольными полосами футболках. За ним "В.В.С"- в голубых.

Мальчик издал замысловатый возглас, который, очевидно, должен был изображать военный клич Плехановской улицы, а возможно и всего мальчишеского Харькова, вцепился руками в колено своего мощного соседа, прижавшись к нему... и в продолжение всего первого тайма уже почти не двигался с места.

Игра сразу же пошла быстрым темпом. Нападение "Локомотива" ринулось вперёд. Мяч легко перелетал от «полосатого» к «полосатому», минуя «голубых». Последний защитник москвичей остался позади. Ещё секунда - и харьковчанин вобьёт в ворота противника первый мяч.

Из-под усов капитана вырвался рокот. Мальчик, закрыв глаза, заорал:

- Штука-а-а!

Послышался сухой удар. Стадион замер... и сейчас же задрожал от рёва. Вратарь сделал невозможное. Он взял «мёртвый мяч» в невероятно красивом броске.

- Ч-чёрт, - прошептал мальчик.

- А-а-а, - слабо пророкотал капитан.

- Классный вратарь! Мировой голкипер. Знай наших!

Мальчик ещё раз прошептал:

- Мази-и-ла…

И ещё сильнее вцепился в мощное колено соседа. Москвичи рассердились. Теперь инициатива была в их руках. Мяч с математической точностью переходил от «голубого» к «голубому». Его отбирали «полосатые», посылали к воротам Москвы, но он снова неумолимо, как спринтер, приближался к воротам Харькова. Центр полузащиты передавал его центру нападения. Центр нападения обвёл харьковского бека, передал мяч инсайду. Путь свободен. Харьковский голкипер, растопырив руки, приготовился к броску.

Мальчик закрыл глаза и отвернулся.

- Давай, - крикнул капитан, сверкая глазами, забыв утереть обильный пот.

Удар! ... и мяч полетел в сторону, минуя ворота.

- Тьфу! Шляпа! - в сердцах сказал капитан.

- Шля-я-па, по воротам даже не могут бить, - дискантом завизжал мальчик, - по воротам надо уметь бить! Бить! Бить!

- Это верно, - согласился капитан. - Но как ты говоришь - поле зелёное, а мяч круглый.

Первая половина игры окончилась «по нулям». Было очень жарко. Болельщики буквально плавились от жары, но шумно обсуждали игру первого тайма. По радио передавали всевозможные объявления, а затем включили музыку и над стадионом загремел голос Бунчикова:

—А я сам, а я сам

С топором да по лесам!

Два Вовы смотрели друг на друга не как противники, а как понимающие, как сопереживающие. Смотрели и улыбались друг другу. Это было немногословное, даже бессловесное мужское общение. Капитан сбегал в палатку и принес две бутылки ситро. Одну он отдал мальчику, а из другой долго, с наслаждением пил, фыркая, как конь, и с удовольствием отрыгивая. Мальчик пил деликатно и тоже долго. Утолив жажду, они молча смотрели по сторонам и друг на друга, а над стадионом неслось:

Восемь лет мужа нет,

А Ярина родит сына.

Чудеса, чудеса —

Славный мальчик родился!

- Дядя Вова, вы знаете, у Лельки тоже мальчик родился. Ей делали это, как его, слесарево сечение. Колькой назвали, такой славный. Мы, все пацаны, с ним гуляем.

Капитан вынул из кармана кулёк с конфетами, угостил мальчика, погладил его по стриженой голове и сказал:

- Знаешь, Вова, у меня такой же сын, как ты. Только он не со мной. Понимаешь, пока я воевал, жена сбежала с каким-то интендантом, а сына Витьку, Витеньку, они отдали в детдом. Сволочи! Я когда в сорок шестом об этом узнал, приехав из Германии, то нашёл тот детдом, и мне сказали, что мой Витя сбежал оттуда. Вот уже почти два года я его ищу.

Маленький Вова даже перестал жевать конфету. Он посмотрел в глаза большому Вове и увидел в них такую невыразимую тоску и боль, что слёзы сами собой навернулись на его глаза. Он был впечатлительный, отзывчивый плехановский хулиганёнок. У него не было отца, растили и воспитывали его мама и бабушка, и он понимал, как тяжело Вите без отца и матери... и как ему самому нужна была крепкая и любящая мужская рука.

- Дядечка Володя! А, дядечка Володя, вы обязательно найдёте своего пацана Витю, ну обязательно, - и он зашмыгал носом.

Возникла сладкая, но неловкая пауза, пауза внутренней близости двух Вов. Чтобы разрядить обстановку и успокоиться, большой Вова сказал:

- Плакала твоя расчёска, плакали твой ножик и двугривенный! Наложат москвичи харьковчанам.

- Я харьковский, - с гордостью ответил мальчик. - У нас, тьфу, тьфу, в футбол умеют играть лучше, чем в Москве. Смотри, дядя Вова, за своей трёшкой, а моего ножика раньше времени не трожь.

- Побачимо, - хитро усмехнулся капитан.

- Ха! - ответил мальчик, и тут же начался второй тайм.

Вторая половина игры велась с необыкновенным упорством. Игроки падали, поднимались, снова падали и снова поднимались в бой... и вдруг, совершенно неожиданно, на двадцать пятой минуте харьковский игрок забил гол в ворота "В.В.С.".

Что делалось на трибунах, этого не описать - это был ликующий рёв, это было как взрыв многотонной бомбы, и от этого ликования воробьи и голуби на стадионе взвились как можно выше от испуга, бомбардируя помётом болельщиков.

- Что!? Слопали?! - заорал мальчик.

- Счас отквитают, - внезапно севшим голосом сказал капитан.

С этого времени помыслы Вов отличались друг от друга: у одного отквитаться, у другого - забить ещё. Все усилия москвичей разбивались о каменную защиту харьковчан. Капитан не терял надежды даже тогда, когда до конца матча осталась одна минута... и свисток судьи прозвучал для него траурным маршем. Всё кончилось. Капитан встал и в сердцах махнул рукой.

Обезумевший от радости пацан, забыв про спор, бросился со всех ног вниз, чтобы вдоволь покричать и посмотреть, как качают игроков «Локомотива». Капитан, удручённый так, будто его обокрали, медленно пошёл за мальчиком. Он остановился в пяти метрах от него, а тот прыгал и орал:

- Ура! Знай наших!

«Ишь ты, как радуется. Хороший пацан, дай Бог ему здоровья и хорошего отца", - подумал капитан, наблюдая за радостью мальчика.

Когда всё немного утихло, большой Вова подошёл к маленькому.

- Ну что, будем рассчитываться и прощаться, - сказал он, протягивая десять рублей.

- Ну, шо вы, дядя Вова, у меня сдачи нету.

- Бери! Это не за спор. Это тебе, Вова, как бы Вите. Моему Вите.

Мальчик взял десятку, спрятал её за майку, сказал «спасибо», затем полез в карман, вытащил расчёску и нож, протянул капитану:

- Это тоже не за спор, - и тихо добавил, - Это для Вити.

Большой Вова взял мальчишеское богатство, затем поднял маленького Вову до уровня своего лица, крепко поцеловал, сказал:

- Прощай, - повернулся, смешался с огромной толпой и направился к выходу.

Трамваи брались с боя. Сесть в трамвай представлялось невозможным. Большой Вова пошёл пешком.

А маленький Вова? А маленький Вова жил рядом и спешить с этого праздника, под названием футбол, ему было незачем, тем более что у него первая в жизни «халявная» десятка. Правда, это была святая десятка, и каким-то подспудным чутьём он понимал, что тратить её нельзя…

---

…Вчера было жаркое лето тысяча девятьсот сорок восьмого года, а сегодня (какими прыжками бежит время, а может быть мы сквозь него!) - сегодня уже была весна года тысяча девятьсот сорок девятого.

Харьков, как и вся страна, поднялся с колен, но стоял пошатываясь. Почти исчезли развалины разбомблённых, взорванных и сожжённых домов, появились новостройки, и по многим улицам бегали, весело звеня, трамваи, а по центру уже ходили троллейбусы.

Неурожайные 47-й и 48-й годы, слава Богу, прошли, и в 49-м жить стало чуточку сытнее. Люди стали улыбчивее, веселее, но уже чувствовался спад, очень незаметный спад Военной Сплочённости.

Апрель. Погода ветреная, солнца мало, и в харьковской Лопани лёд сошёл, но ещё там и сям проплывали отдельные льдинки. Дно реки было ещё в воронках от бомб и снарядов, которые образовывали небольшие водовороты. Снега совсем не было, но была грязь. Река почти вошла в свои берега после разлива, но течение было сильное, и даже были небольшие волны, набегающие на скользкий берег.

В школе № 53 на Красношкольной набережной раздался звонок об окончании уроков первой смены, и из всех выходов её, галдя и размахивая портфелями, выбежала, даже выскочила ученическая братва, состоявшая из одних мальчишек (было тогда раздельное обучение).

Через некоторое время, когда основная масса школьников разбежалась, кто куда, из центрального входа школы вырвалась - именно вырвалась - ещё одна группа, по возрасту и виду четвероклассников. Они побежали вдоль реки, толкаясь, смеясь, и энергия весны, энергия окончания уроков, энергия юности била, как говорится, фонтаном.

Один мальчик толкнул другого плечом, а тот не удержался, сорвался с набережной и по крутому, скользкому от грязи откосу, как был с портфелем, бултыхнулся в реку, и течение немедленно отнесло его от берега метра на три.

На берегу поднялся гвалт:

- Караул, ребёнок тонет! - но спасать никто не спешил.

Мальчик размахивал в воде руками, в одной был портфель. Голова мальчика то исчезала под водой, то появлялась на поверхности. Мальчик не кричал, он барахтался, и это держало его на плаву. Но долго это продолжаться не могло, так как одежда намокла и тянула мальчика на дно. А помощи всё не было.

О, небо! На набережной появился военный, который, сбросив шинель и растолкав мечущихся и галдящих зевак, бросился в реку.

В два-три взмаха он достиг мальчика, схватил его за шею, быстро доплыл к берегу и вытащил по откосу на набережную. Всё это произошло в течение пяти-шести минут. Мальчишки, которые были с этим пацаном, уже давно разбежались, как говорится, наложив в штаны.

Военный быстро сделал искусственное дыхание, и когда у мальчика изо рта вместе с двадцатью копейками вытекла вода, тот, открыв глаза, увидел над собой улыбающееся лицо и прошептал:

- Дядя Вова, я знал, что ты придёшь!

Военный, большой Вова, нервно рассмеялся.

- Узнал? Значит живой, и ещё поболеешь!

Он поставил маленького Вову на ноги и спросил:

- Как ты?

- А ничё, только испугался.

- Домой дойдешь?

- Дойду.

- Ты меня, браток, извини. Я с тобой долго не могу. Служба. Да! Вова, я Витю нашёл, сына! Твой подарок ему отдал. Спасибо!

Он обхватил мальчика руками, наклонился, поцеловал, сказав: «Прощай», - и побежал, накинув на себя шинель, к «Джипу», который стоял на проезжей части, вскочил в него, и тот, газанув, поехал в сторону Сталинского проспекта.

Пацан Вова долго смотрел вслед уже невидимому «Джипу», и то ли вода с мокрых волос, то ли слёзы бежали по его щекам. Он был в шоковом состоянии и не чувствовал холода от насквозь промокшей одежды. Вокруг него крутился калейдоскоп из лиц, звуков, но он его не замечал.

Наконец холод таки достал его, и он побежал во всю прыть своих мальчишеских ног домой, на Плехановскую № 15.

Когда мама открыла Вове двери, то они с бабушкой в один голос воскликнули:

- Шо, на улице идёт дождь? А мы тут стираем, а как же оно высохнет?

- Я т-т-оонул, - виновато стуча зубами и слегка заикаясь, ответил Вова.

- Ах ты ж, ах ты ж! - от волнения мать не находила слов. - А ну залазь под кровать и выдвинь чемодан.

Вова нырнул под высокую никелированную кровать, стоящую у стены, забился под стену, выставив из-под кровати большой фанерный чемодан. Мать, схватив скалку для теста, стала бить ею по чемодану, приговаривая:

- Ещё раз утонешь, домой не приходи! Ещё утонешь, домой не приходи! Это она «выпускала пары», то есть снимала стресс.

- Клара, Клара, хватит! - говорила бабушка Люба, - Ему надо водки, а то будет насморк или ещё что, не дай Бог!

- Вылезай, - сказали они почти хором. - Щас мы тебя, «шлимазла», будем лечить.

Вова, улыбаясь и стуча зубами, вылез из-под кровати. Мама и бабушка быстро его раздели, уложили в кровать и всё тело крепко натёрли водкой, спеленали в тёплое одеяло, перевязав свёрток бельевой веревкой, чтобы не раскрылся. Вскипятили чай с малиной, влив в него грамм пятьдесят водки, и напоили этим коктейлем Вову.

- А теперь спи, и шоб был здоров, шибздик, - сказала бабушка, и они с мамой пошли стирать.

Вечером, за ужином, Вова, от которого разило спиртным духом, как из «забегаловки», и у которого уже не было даже насморка, рассказал маме и бабушке эту историю. О футболе, споре, капитане Вове, его жене и сыне Вите, и о спасении из реки. В доказательство Вова положил на стол «капитанские» десять рублей.

Была немая сцена, почти по Гоголю, только на Плехановской и из трёх лиц.

- Ой, это же надо найти капитана, отблагодарить, сказать спасибо, поклониться в ножки, дай Бог ему здоровья, дай Бог здоровья его сыну Вите! А как он выглядит? Дай Бог найти мать для Вити, и шоб она любила их, как саму себя! - наперебой заговорили бабушка и мама.

Вова описал, как мог, внешность капитана, и бабушка сказала:

- Надо искать! Клара, ты пойдёшь в комендатуру, а я в райком, нет, в обком.

Долго в этот вечер обсуждался вопрос поиска, так как это было святое дело.

- А ты молодец, горе наше, - сказала бабушка, - это же надо, десятилетний пацан больше полгода не тратит десять рублей и молчит. Молодец, а теперь читай учебники, если что войдёт в голову, и спать, а мы пойдём погуляем.

Прошли сутки или больше. Маме в комендатуре сказали, что капитана Владимира у них не значится, бабушке в обкоме то же самое, и как выразилась бабушка:

- Попробуй, найди среди миллиона Вов, названных в честь Вовы Красное Солнышко, Вовы Мономаха, Вовы Ульянова, нашего Вову, не зная фамилии.

Эту историю через несколько дней знала вся Плехановская, ну, может, не вся, но первый квартал - это точно. Пацан Вова ходил героем, его расспрашивали, и он рассказывал, а его угощали семечками, конфетами... и даже участковый милиционер Петренко дал ему подержать свой табельный пистолет. А пацан делился всем угощением со знакомыми и незнакомыми мальчишками и девчонками. Это была вторая «халява» в его жизни.

---

Пришло девятое мая 1949 года - День Победы. В этот день во дворах Плехановской накрывались праздничные столы, на которые ставилось то, чем были богаты жители этих дворов.

13-й и 15-й дворы объединились, ставили совместный стол в 13-м, так как там было больше места. С вечера восьмого и до полудня девятого мая что-то варилось, жарилось, тушилось, пеклось женским населением, и на улице стоял такой запах, что ему могли позавидовать все изысканные рестораны мира, ну если не мира, то Харькова - это точно.

Это была многонациональная кухня, и во всё, что в ней делалось, была вложена душа выстоявших и победивших народов. И вот в три часа дня столы заполнились людьми, которые делали и заслужили этот великий праздник. Было произнесено много тостов. За Победу, за павших, за живых, за Родину, за Сталина, и за то, чтобы всем было хорошо.

За столом плыл говор, дым от папирос, слышны были взрывы смеха, в разных местах этого Великого стола звучали песни, кто-то плакал, вспоминая, а молодёжь уже танцевала под радиолу, выставленную в одном из окон. Шумел, гудел завоёванный, выстраданный, сладко-горький, истинно народный Праздник. И когда за столом немного утихло, поднялся с полной стопкой водки бывший танкист полковник Пелешенко (поднялся с трудом, так как был без одной ноги, на протезе и с обезображен?ым, обгоревшим лицом), попросил тишины:

- Ша, тихо! Вот Люба хочет сказать пару слов, - а на стол уже подавали горячее.

- Нехай говорыть! - раздались голоса, и стало тихо.

Баба Люба, грузно встав со скамьи, немного смущаясь, невзирая на выпитое, сказала:

- Усе знають историю с моим внуком? Так?

- Так, - раздались голоса, - говори, тильки недовго, шоб не остыло.

- У меня тут пять бутылок «Харьковской». Клара, дай их людям. Я прошу, чтоб именно из них было налито в посуду, так как в эту водку заложена десятка капитана, шо спас мого внука... и шоб налито было усем, хоть крапля, и шоб усе выпили за его здоровье и здоровье его сына.

- А у меня уже налито, - раздались голоса.

- Так выпей мовчки, - гаркнул Пелешенко и выпил свою стопку.

- Выпили? А теперь разливай, - и два двора с возгласами: «Хай щастыть! За здоровье! Зай гизунд!» - выпили за капитана, за большого Вову.

Когда закусили, то баба Люба, которая выпила стоя и не садилась, сказала:

- Люди добрые, есть у меня к вам большая просьба, можно?

- Говори! Говори!

- Завтра футбол, и я прошу, чтобы все, кто зможе, пошли на футбол, и болели за «В.В.С.» Москвы, в честь капитана Владимира. И шоб это было вид души, как молитва, как в церкви. И шоб жинки тоже были, и шоб вызжалы так, как будто её целуют або вкрали кошелёк у трамвае. У кого нет билетов, Лелька, чуешь? Петро, участковый, ты тута?

- Ага, здесь я!

- Завтра станешь рядом с Лелькой и всех наших ... понятно?

- Эге, ж.

- Сделаем доброе дело, Бог наградит, - и она села на скамью.

- А шо, дило зробимо! - раздались голоса, а Пелешенко, шкандыбая на протезе, подошёл к Любе, обнял и поцеловал её, она засмеялась, покраснела:

- Вот, мишугене, та я уже старая, - и все застолье грохнуло от хохота.

И они пошли на футбол. И они болели за «В.В.С.». И «В.В.С.» выиграла у «Локомотива» со счетом 2:1... и Плехановская, кто знал эту историю, не обижалась.

Был месяц май, и был ветерок, и было солнце, а маленький Вова шёл со всеми со стадиона и блаженно улыбаясь, шептал. Шептал:

- Дядя Володя, ты выиграл и Витю нашёл... и Витю нашёл... и Витю нашёл...