Безвременье, рубеж тысячелетий.
Тупая боль, печаль, тоска утрат.
В душе – зима. Взметает резкий ветер
Снежинки-искры вьюжного костра.

Как грустно мне. Всё в прошлом, всё далёко,
От зимнего кошмара я устал.
И лишь теперь я «Снежной маски» Блока
Всю глубину и силу осознал.

Скрылась, ушла, улетела…  Ответь, почему ты уходишь?
Жизнь без тебя так бессмысленна – жалкий набор декораций.
Каменный ящик квартиры – в нём места себе не находишь.
Хочется за горизонт – где исчезла ты – с ветром умчаться.

Ветер – забытый мой друг – одинокий, тоскующий ветер –
Воешь и кружишься – тесно тебе во дворах, в переулках.
Леночка! Лена! Елена! – пульсирует сердце. Ответит
Кто же на бешеный ритм, что в висках отзывается гулко?

В неба лазурь посмотрю я – и мнятся твои очертанья:
Глаз бирюзовая глубь, ослепительность ясной улыбки.
Грани реальности тают – ни времени, ни расстоянья…
Это, увы, лишь мгновенье. Мираж растворяется зыбко.

Я заплутал, заблудился и тесно мне в городе этом.
Щупальцам спрута подобны – меня обвивают бульвары.
Хочется вырваться в небо и с другом – тоскующим ветром –
Вдаль улететь. Но присоски к ногам приросли тротуаров.

Я не «некто», всего лишь – «никто»
(Нет, не Анненский, не Одиссей).
Жизнь проходит – какой с меня толк?
Тридцать семь – ни семьи, ни детей.

Не нашёл половинку свою,
Рядом сердца любимого нет.
Тридцать семь – я стою на краю:
Бездны тьма или вечности свет?

Что же сделать я в жизни успел?
Тридцать семь – жизнь моя – чистый лист.
От других всё чего-то хотел,
А взамен – ничего. Эгоист!

Тридцать семь – на черте роковой
Маяковский и Пушкин нашли
Смерть от пули (своей и чужой).
А создать ещё сколько б могли!..

Тридцать семь – тот рубеж лишь едва
Преступив – скрылись в небытиё
Два поэта, два странника, два
Бунтаря – Велимир и Гийом.

Тридцать семь – и Губанов рубеж,
Надорвавшись, не преодолел…
Как обманчиво время надежд.
А психушки и травля – удел

Был его… Вот и мне тридцать семь.
Ну, а что я успел написать?
Добиваться чего-то совсем
Не умел, мог лишь праздно мечтать.

Тридцать семь – я всего лишь «никто»,
А до «некто» ещё далеко.
Тридцать семь – я жалею о том,
Что бесцельно так много годков

Пролетело. Я жил, как бурьян,
Голос совести в сердце глушил.
Был страстями вовсю обуян
И вовсю тридцать семь лет грешил.

Жизнь – песок, что в песочных часах –
Утекает – уже тридцать семь.
Здесь до смерти всего один шаг…
Как устал я всегда быть «никем»!

Аппликации яркие листьев –
Осень правит свой бал-маскарад.
Я уйду, но вернусь, поразмыслив,
В лес октябрьский – люблю листопад.

Вечереет. Бинтами тумана
Перевязаны клёнов стволы.
Из бушующего океана 
Городского – ушёл иль уплыл

В этот лес я, как в тихую заводь.
Тишина. Свежесть. Запах грибов…
Чтобы свет листопада прославить,
Я вернулся на Осени зов.

Незнакомый полустанок. Свет
Призрачный. Сходя, спросил названье.
«Осень», – прозвучало мне в ответ.
Никого… Лишь вечера дыханье.

Вот заката розовая тушь
Пролилась на неба серый ватман.
Тёмные глаза блестящих луж
В высь глядятся с думой безотрадной.

В синеватом сумраке леса
Замками готическими встали.
В осени я заблудился сам
И обратно путь найду едва ли.

Куда убежать, затеряться и где нам, скажите, укрыться?
В нас память о детстве далёком кружит золотым листопадом.
Как листья по лужам осенним плывут так неспешно и лица,
Что были нам в детстве родными, – встают перед мысленным взглядом.

О, ясное детство! Казалось вокруг всё каким-то огромным.
Конечно, ещё мы не знали, что страсти главенствуют в мире.
Сияли нам звёзды и пели дожди, грохотал даже гром нам.
Ветров перекличка звучала, как музыка древней псалтири.

О, дивная эта пора! И забыть её разве возможно?
Казалось, что мир весь наполнен неярким рассеянным светом.
Бегом и вприпрыжку мы мчались, порою так неосторожно:
Спешили скорее понять назначенье вещей и предметов.

Сбивали колени в поспешности бурного мира познанья.
Ах, если бы только колени, но души ведь в ссадинах тоже!
Они заживут постепенно… Останутся воспоминанья.
Но души черствеют. Рубцы остаются на них, как на коже.

Зима достигла апогея,
На градуснике – минус двадцать.
Восторги юности развеяв,
Пришла седая зрелость, братцы.

Она подобна зимней стуже.
Как безысходно одиноко!
Кому ты в этом мире нужен?..
И сердцем охладел – до срока…

Воют вьюги жгучие
И мороз не мал.
Шапки нахлобучили
Белые дома.

Скользко вьются улицы,
В сумрак уходя.
Фонари сутулятся,
Бледный свет цедя.

Как жуки, троллейбусы
Медленно ползут:
В переулков ребусах –
Угадай маршрут.

Пешеходы редкие
(Всяк – домой спешит).
Как пунктира метками,
Светом фар прошит

Воздух перекрёсточный.
Светофор в снегу –
Вдруг трёхцветной звёздочкой
Лихо подмигнул.

Зимняя мозаика:
Вся в снегу ты, Русь!
Сердце мне пронзает как
Ледяная грусть!..

Одноглазая чёрная птица –
Птица Ночь – опустилась на город.
И луной – своим глазом – косится
В окон тёмные, сонные норы.

О рассветный петух жёлто-рдяный,
Поскорей прогони птицу эту.
И рассей темноту и туманы
Золотыми потоками света!

Страшно мне, одиноко, не спится, –
Жёлтый глаз всё глядит, не моргая.
Эта злобная чёрная птица
Что-то долго не улетает…